назад вперед

КРУГОВОРОТ ВОЙНЫ В НАРОДЕ.

Знакомым анархистам Вены и Берлина.


В местечко ворвались махновцы.
Устроили пьянство и блядство.
На хазу к одной популярной
раз восемь ломились за ночь.
А в общем-то хлопцы как хлопцы.
Набили отвязные братцы
телеги мурой самоварной, -
посудой, периной и проч.,
и - прочь.
Прошло, надо думать, лет тридцать.
(Пусть меньше, но больше, чем двадцать).
Равнина в обилие пастбищ
ждала уже новых скотин.
Родился (а дети, сестрица,
дурную привычку рождаться -
особенно вследствие блядьбищ -
имеют) товарищ один.
Один
на фронте командовал частью.
(Удачно - скажу - к его чести).

А позже, живя в общежитье,
спознался с судьбою своей.
Пленился. Женился. Но, к счастью,
развелся, хоть пожили вместе.
И символом ночи соитья
приплод свой оставил он ей.
Ей-ей
ведь были в запрете аборты.
И вырос вполне в демократа.
Как люди над ним не стебались
другие в округе. Скоты!
И вот он, - пусть малость потертый,
но бодрый, - и это, ребята,
как, чувствую, вы догадались,
я лично. А впрочем, и ты.
И ты.
Да что вы, ей Богу, девчонки!
Какая там к черту тачанка!
Обычная в балке телега.
А сверху - урод пулемет.

Но ходит в цветастой юбчонке
украдкой на поле мещанка,
и конского топа и бега,
и храпа, и прочего ждет.
И ждет.


1997

СНЕГИРЬ И ПРОЗА.

M. v. Marmarameer - собачьему Аполлону.


Как вас не хотел я, стихи!
Подруги-
друзья, - как молил: мол, в последний раз!
Но вечно чьи-то чужие руки,
нас кинув, в лес слов и бросают нас.
Еще ты надеешься: может хоть позже...
Как грек торговаться б готов. Но нет!
Сожмется ночь шагреневой кожей.
Против солнца поставит тебя рассвет.
Да и солнце с землей этой в ссоре, как с паствой
тот пастырь-гордец. Вон: ни трав, ни вер...
Лишь, чавкая, в кузов "педигрпал" свой
Максимилиан мой фон Мармарамеер
кидал, и бока - образцовый мрамор,
как, говорят, - при Перикле - грек.
А мне бы в путь. Но за мрачной рамой
окна - все той же волчарой век.
А пес родовит. Я скажу: "ваш ужин-с",
сам выпью, и с ним рядом - перекушу.
Но снами снова придет мой ужас,
лишь лампу, как прошлую жизнь, гашу.
Там год, словно ржавый гробокопатель
меж мерзлых, как мертвые люди, стран.
Там даже свихнувшийся друг-приятель
тебе тычет в рожу твой же Наган.

Там Черная речка. И черной водою,
тысячелетье сплавляясь, плывет
туда, где все веет осень весною,
белый, пока что не вставший, лед.

И прости одиночье мне мыслей глупых,
но вот о чем я еще: как так?
Там город. Там горы. И горы трупов.
Но почему-то не помню совсем собак.

Еще тому год, я бежал бы к подружке.
Я думал, что с жизнью расстаться б мог
за то, как метался по всей подушке,
из нее вырываясь, ее зверек,
и потом засыпал, зарывшись в подушки.
И всякий раз в честь того зверька
я приказал бы палить из пушки,
если б был, например, командир полка.
Но нет полка. Не пришел, знать, с фронта.
Подружка, что Кушка - в чужих, - теперь,-
везде этот пух, и до горизонта -
только вечной зимы черно-белый зверь.

Что ж, пойдем! И идем. И глазам не веря,
там, на выходе в утро, увидим: он !
Так, сбросив шкуру ночного зверя,
солнце карабкается на склон.
Веселись же и лай, что твой пудель-мудель.
Сам же видишь, что краше, - не жмурь глаза! -
всех Марморов-предков - друзей Глориа мунди
фон Штауфена даже - его краса.
Так по пирамиде, бывалоча, Эхнатоныч,
хоть, конечно, грани не так, чтоб круты,
ползешь, ползешь, и уже за полночь...
Ее перевалишь, а тут вдруг - ты!
А то раз от Подсдама вдоль Ванзее
на велосипедиках двух с одной
катились, помню, мадмуазелью,
ну в смысле - фрау, - в общем - с прошмандой
(служить бы ей в Штази, или цербером классным, -
достала!). Короче, смотрю: дела-а!
Там ты выходишь с самим фон Кляйстом!
Загляделся! (Тут на фиг-то и послала...)

Слушай, у них все тут жанрами. Я - так прозы
избрал некий род уже. Ежели не свалю,
или там что, как спадут морозы,
пропьянствуюсь вволю, и приступлю.
Наобещал уж и парням разным взрослым,
всяким своим сверестелкам, да вот...
И на жрачку дадут. Вон, в журнале толстом
редактор выспрашивает скоро год.
А что подруга? Ну да, кокотка.
Ну, блядь, положим. А кто теперь нет!
Зато же, как весело и в охотку
и петтинг делает и минет.
А друг? Ну, дурак, но не враг как будто.
Тут дел-то всех: поболтал, да и в гроб!
И уже руки готов целовать тому, кто
тебе сердце рвал, или целился в лоб.


Пусть их! Мне сказать нужно так о многом!
Дай пять золотых мне лучей руки.
Уже вижу: огромным бегущим догом
движется - сверху - спина реки.
И пес мой лапами дверь открывает,
под письменный стол, как вода под мост,
бросается, и словно бы лед, замирает.
Лишь черный - ручьем его вьется хвост.

Так к средиземному, азовскому, каспийскому блюдцу
вода находит путь себе, словно щелку – свет,
так из причудливых, громоздких поначалу конструкций,
словно мост ажурный, выстраивается сюжет.
Например, ее назову (да, решил!) Аглаей.
И пусть кляксы снов, или размытых лиц,
Или все окрест – то, что обло, озорно, стозевно и лаяй, -
мчится черными узорами по коже страниц.

1997

1998

МАРИАННА (фамилии которой не успел запомнить)

“В день исхода, в ночь инцеста На пылающей земле”
М. Р.


Словно тот медвежатник, у которого ноготь срезан
(чтоб почувствовать вовремя, когда в сейфе вдруг щелкнет
                                                                                   замочек) -
так и я буду думать: день беды моей в общем – полезен.
Но однако ж признаюсь: больно все это очень.

Как на привязи злобная сучек свора,
Дергаются и тявкают орудия на позиции,
рвут (ревут) горизонт, что тулуп грязно-синий. Скоро,
будто ватные эти клочки людьи души взовьются птицами.


Подмети меня, солнечный веник! Я всего тут осколочек
                                                                                           мира,
и в таком же – в ней, немочке с Шпрее (мы друг друга ведь
                                                                                            здесь
по глазам
узнаем) : «знаешь, в старом веселом Тбилиси – когда-то
квартира, -
до того, когда в год обезьяны влетела в нее «Алазань»…

Там жила одна девушка…» Но вновь памятью сердце залаяло.
Замолчу. И забыл на каком, но понятном одном языке
(она вертит бокал) – и негромко: «Weist du, im Saraejvo…»*
и я слышу: трещит огонек «ultra lights» или что там –
                                                                                              в руке.




----
* Ты знаешь, в Сараево…(нем.)


Мы не знали! (не крали), не брали отмычек. Ключами
так привычно играет рука перед дверью твоею. Входя
в здешний дом (что за город?), уже когда и сентябрь за
                                                                                         плечами,
- о не плачь! То не слезы, а просто, - ну как там…
                                                                                  – как прежде
мы здесь – …nur Geschwister* дождя.



----
* только братья и сестры (нем.)


1998

СТАРО-НОВО-МОСКОВСКОЕ.

Подражание Всеволоду Некрасову


Папа! Ого! : О. Г.И. !
Ага, ОГиПэУ…
(вот и Папа Пу.)

1998

НА ПРЕЗЕНТАЦИИ


На презентации золота слов
шлепками овации падали.
Не странно ли: столькие из орлов
питаются падалью.

1998

ДОРОЖНАЯ ПЕСЕНКА


Когда вот она – та черта,
за которой, знать, ни черта.
Или чудных садов газон.
(но скорей всего – как раз он)

Вспоминаются голоса.
Поднимаются волоса.

И тростник-головастик всяк
обращается в дрожь, и ниц
льнет к болоту времени, как
знаки падающих страниц.

Это ветер в деревьях вдруг
тут запутался. Слышу гул.
Слушай, ветер, ты шел на юг,
да вот к северу повернул.

И листаешь теперь блокнот,
мной раскрытый, - наоборот.

Словно ластик, стирай слова.
Под тобою растет трава.
Впереди города, леса.
И гудят внутри голоса.





Перепутавшиеся, те
что зовут и меня к черте,
за которой уже, видать,
ни хрена не переписать...

Не зарекшийся от сумы,
избежавши в тот год тюрьмы,
в меру сил посмущав умы,
вышел сам - да на край зимы.
Там, запутавшись меж ветвей,
про весну прохрипел борей.
И в преддверье ее затей,
все ж вперед зашагал. Бодрей.


1998

НОВОРУССКОЕ (мрачненькое).


Где живые – все сплошь как мертвые,
и лишь мертвыми оживают,
эта рваная подворотня мне, -
ночь сквозная и ножевая
все же ближе, чем светофоровый,
пулестойкий – вдоль по Тверской –
нудный путь, товарищ, который вы
себе выговорили.
Рукой
впрямь махнуть, и уже за речкою, -
ну, квартал еще, может быть, -
вон общага наша.
И нечего
городить тут слишком, мудрить.

1998

КАЩЕНКО.


Тс-с-с, критик! И не вякай даже.
Есть, есть мистическая связь
меж тем, что я болтал, смеясь,
и ветерком на летнем пляже.

Есть (каюсь!) крови этих жил
сплошь без костей, когда поганым
мел языком, - и ураганом,
что твой уют разворошил.

Смеешься! Вижу, что дурдом
мне распахнул свои ворота.
Но брат, зачем ты шепчешь что-то,
Из слов моих листая том?

1998

В АМЕРИКУ!


Снова в путь пора! Только вот денег – жаль –
Нету. (А это ж сегодня главное).
Все остальное – пустое, как дирижабль –
тупиковая ветвь в истории воздухоплавания.

Цепеллинами чувства мои, словно груши, повисли,
и так же, тучнея, качаются в небе черном.
Все чаще ко мне теперь приходят о смерти мысли.
Словно упорный борей, гоню и гоню их в сторону.

Тогда улетают куда-то на юг, туда,
где их разбирают какие-то очередные болванцы,
и потом терроризируют мирные веси и города.
Засранцы!

Все это придумал однажды немецкий граф,
нагрузившись своим мозельвейном или какою другою брагой.
И я теперь вправе сказать: граф, ты не прав!
И подняться на борт
воздушного средства
с ракетной тягой.

1998

ГРОТОН, КОННЕКТИКУТ.


Звездками острыми четко сколочена
(право, нет спору, – сработано здорово!),
грузным каркасом чуть тронув нас, ночь, - она
вдаль проплывала над омутом города.

Ночью мечтой своей правишь, лавируешь -
Вновь между мыслями злыми, громоздкими,
Словно на яхте воздушной в заливе – меж
Смертью кишащими авианосцами.

Ночь все качалась волною причальною.
Сон разгоняя, вдруг звонкая выплыла
Песенка чья-то.
Должно быть случайная
Звездка из ночи в залив сюда выпала.

1998

ПОРТОВАЯ ПЕСНЯ


К стойке в таверне присел я…Ох, кажется, сел
Плотно на мель, прохудился и течь дал. А все же,
К порту приблизясь, что тот твой корабль - протрезвел.
Ой! Ну, опять – часовыми – такие противные рожи!

Вот, мой билет! Ну, валяй: помусоль, покрути.
………………………………………………..
С этой планетой, браток, мне еще по пути.
………………………………………………..

Утро на мостике. Подняты якорь и флаг.
Море под солнцем, как небо, бурлит голубое.
Эй, по местам, нумера контролеров-салаг!
Врать и раздумывать будете после отбоя!

1998

1999

БЛИЖНЕЕ ПОДМОСКОВЬЕ

Алексею Шведову


Вздрогнешь, будто окликнули: словно -
В толпе лицо мертвеца мелькнуло, -
Осень желтые пальцы клена
Уже сюда, в август твой протянула.

Бестолковое время! Будто б – в воду концы или вилы.
Дружбой клялось, скреблось под твоим забором,
Трепливое, громкие горы наговорило.
А обернулось-то обыкновенным вором.

Идет себе, как проходятся, листвой своей шурша, что рублями, -
В пожилых таких рощах, среди этих тощих… толстых…
Не б. ! – Ты не брал. Не грабил, не греб, не загребал граблями –
Ни земли, ни воды здесь. Ну, разве что – свет да воздух...

1999

***

Лильке Поленовой – из Москвы ли, Нью-Йорка - в Бостон (E-mail). на мотив rap


1

Все. Теперь – что хотите.
Мы уже в интернете.
Только, ой! не грузите!
Мысли вылезли? – шлите.
Лучше, нет, не пишите.
Будут деньги – звоните.
И не будут – звоните.
Ждите. Кто-то ответит.

О, свобода ухода!
А охота обратно –
как домой – раз в два года –
из усердия к датам:
перекинуться с братом,
целовать троекратно.

Файл. Запомнил. Сотрите.
Научились? Входите.

Набирать аккуратно!


2

Фин-де-сьекль... ренессанс...
и другие словечки.
Ну, а нам – себя нас
вот бы вызвать!
- У речки?
лет в пятнадцать?
а класс –
“Б” 9-ый?*
............................................
До встречки!

Там – то в мяч... а то в мачо...
На удачу! В пути
будь быстрее! На сдачу –
всем по сто!... Не трынди.
Не смотри! Да, я плачу.
Не сейчас! Отойди.

Сохрани все, друг милый!
враг, и даже все, кто,
скажем, слазил мне в рыло
(видно, было – за что).

Так укроет наш Высший –
мой Агдам и Эдем,

твоих – лучших ли... лишних...
(значит – надо зачем).

3

Пусть, как малые дети.
Но в большом интернете.
И кто был, и кто не был,
кого любим и ценим.
И в окне моем небо
голубеет дисплеем

4

Сейчас проверим.

*Восьмой – ( уточнение адресата.)


1999

***

Аn Jens Herlth in Koeln


В кириллицу, латиницу играется
внутри себя мой на столе нот-бук.
Признаться, мне порой резвиться нравится,
с ним изменяя вечности, мой друг.

Но вот глаза отвел я от компьютера,
взглянул в окно, а там зависло утро,
дисплеем синим заслонило взор.
В нем, как соринка, словно бы курсор,

скакал по небу “ТУ”. Туда, знать, поспешал,
где нынче сумерки, там к прежним корешам
приходит в города и накрывает старых –
время вечернее воров и мемуаров,

неразборчивы голоса там, гомон работ,
неба закатного над маем окалина.
И настойчиво так потом - ночь напролет
На милой земной окраине

среди какой-то очередной весны
с чьими-то чужими адресами квартирными
сверлили мозг мне трудные сны,
словно бы все прошлое мое демонтировали.

На цветных стадионах я пил гул утр.
Там вратарь, наблатыкавшись брать крученные,
Льнет к воде в перерывчик...
А мир был кругл –
(Среди прочих, - что те же мячи, знать, но – черные...).

Так когда все замрет, смолкнет всяк прораб, -
скопом тех ли ребят, или здешних мачо, -
...мы равно любили зайти в местный паб –
сполостнуть результат очень важного матча…


1999

***


Дружбы… любови… прошлое…
В земле моей юности вымерзали,
Словно в чей-то след от подошвы
На тропинке в ноябрьском месиве
Тихо вода набралась.

Морозец. Утро.
Один выходишь.
Никого.

Легко так и звонко…

1999

***


За поворотом под косогором
Осколок солнца. Нагрелись рельсы.
Тихо-тихо приложив ухо,
шевеление мира – снова – слышишь вдали?
Первая птица пока еще робко
Чье-то имя выронила скороговоркой.
На своем электрическом непонятном
Языке перекликнулись провода.

1999

В РЕСТОРАНЕ


1

Торгаши-воришки!
Как дела-делишки?
Не съели? Не сели?
Еще нет пока?
Ну, привет, пока…

2

Напротив присели парни
При разговоре с которыми
Даже и первая заповедь
Не кажется непререкаемой

1999

В ПУТИ (ФЕОКРИТ)


1

Лишенные ушей моллюски,
легко глотаемые внутрь, и
девчушка рядом в светлой блузке,
чьи на просвет краснеют грудки.
Вдова Клико - не политура!
О, правда мира! - ты лишь в этом.
Вот вам и вся литература.
Как все же мило быть поэтом.

Так в юности я знал об этом.
А нынче что ж! Совсем мудак,
знать, стал, раз мелочным предметом
вновь озадачен. Точно так

субъект рожающего пола,
в мученьях превращаясь в мать,
дает себе порою слово
впредь дядек не пускать в кровать.
Так зарекалась не клевать
говна одна в лесу ворона,
но оставляя крону клена,
слетала к куче вдругорядь.
Так собирался я стишат
в башке ни в жисть не содержать.
Но, бесполезны, вновь кишат,
как в древней книге - «ер», да «ять».


2

Новой войною ООН чревата.
Плевать! Ты в круизе по странам НАТО.
И в турке и в греке провидишь брата.
Одних, знаешь, куча в родне Митхата.
Других же у Ксенечки, что когда-то
была в подружках (О, это свято!)
Ну а душа, так она ж пархата:
взлетит, - и что ей до газавата!
И в дури чужой - нет, не виновата.
Достал ее клип о судьбе солдата.
Ой, - во избежанье густого мата, -
в эфире смените волну, ребята!

3

Хоть взгляды прятал, хоть лелеял мысль я, -
знал чащ кощеевых, всю эту жуть: “жи”, “ши”.
Так стало быть с тобою расплатился,
великий и могучий, о, ужаснейший!

По мостовитым плитам, ленинградовым
ворвется, знаю, как снаряд в собор,
в тьму книжников – торговцев краденным –
что в хазу твой ОМОН (который СОБР).



Тогда в волну, в моря от нечестивого
прочь толковища! серфинг-лыжи смажь.
Пусть будущее чистоводной ксивою
еще Гудзон листнет мне, да Ла-манш.

Зови предателем. Насрать! На свете я
гребной небесполезно вспомнил труд.
Авианосцами тысячелетия
непотопляемыми вдаль уйдут.

И ощущенье, будто все ж вскарабкался
ты разводимого моста на створ,
завис в ту ночь, кода вставала раком вся
мостов система, на подобье гор

(там где землетрясенье, и морщинится
о прошлом негодующе земля).
Так провожающий вдруг на борт кинется
отчаливающего корабля.


1999

***

Дорогому Ефремову Юре


И любят, и губят. И видят:
Огонь!
И легкие губы… и пальцев ладонь…
И профиль былого.
И в золоте злак.
И осень.
И вовсе не знаемый знак.

И любят. И губят.
И ввысь!
А потом?
Один или вместе?
И есть ли там дом?
Орбит закавыки… Безлюдье планет…
И в миги и в блики сбегающий свет.

И любят.
И губят.
И что же?
Дотла?

И в Вильнюсе дождь.
Вся размокла зола.

1999

***


Знать, видя сон о юных папе-маме,
вертясь с Землей, скрипит дом по ночам,
как на Печоре дальней или Каме
- - - - рассохшийся причал.

Здесь, посреди забыл уже чьих родин,
на левом ли, на правом берегу
я становлюсь немножечко свободен
и - - петь почти - - могу.

Река течет, и дом дощатый с нею –
плывет себе в края гремучих встреч –
Бог знает с кем. Ах, будемте скромнее:
не песнь пока - - - - но речь

вести хочу с любым земным прохожим,
и с каждым гостем ладить фразы в стык –
лепить, играть будто в снежки. Похоже –
еще не речь - - - - язык

искать и брать – то нежный, то суровый,
приличный случаю. На склоне лет,
словно бы мать с отцом, найти хоть слово,
что здесь забыл - - - - поэт.

1999

2000

TRAIN “7”, QUEENSBORO PLAZA, LONG ISLAND CITY, NY, USA,06/05/00, 4-23pm.


В вагоне один вдруг большую осу,
Влетевшую, сбил!
Растоптал!
Видать, не буддист, отнюдь.

2000

ОКНО КУПЕ


Как портянки, намотав бересту,
топчутся березы в ожиданье,
треплются, кучкуясь не по росту:
вновь война-ль какая? или в баню?

Крикнуть им? Да только хрен ли толку!
Все пожрется вечности жерлом.
Жить! - без сожалений о живом,
с полки брать... и залезать на полку...

И у многих на пути не ста.
Памятью состав - несется мимо.
Вот он - тлеет порт, как береста.
Вот и в книжке сноска*
*( допустимо)

2000

АКРОСТИХ ЗАЧЕМ? *


1

…А потому еще в той высоте,
где словно лейтенантики толпой,
из боя выйдя, никнут головой,
чтоб звездки форм нам различать, а те,
кто вообще – как пуговичек рой
в шинельной невозможной тесноте
на миг мелькнет в кометовом хвосте,
и сразу над сырою мостовой

уже не вспомнишь: был фонарь? Окно?
вечнопустое переулка дно,
немое, как в последнем крике – рот,
но вот: зовет, зовет же!
                                                    – Потому,
дневное детство, в светлую тюрьму
к тебе, знать, не докончу перелет.

2

К тебе, знать, не докончу перелет
однажды. Что ж! Но выигрыш мой, дар,
вернись, в круг обернись, как – там - радар,
(вот так маркер рукою достает
“номер такой-то” и в рядок кладет).
Пыль-ветер, что толкал (как в яму) шар,
и выбеленный снегом мне пожар
шумом своим напоминал, зовет –

наоборот пусть: – словно горн побед,
или – прямей: – сиреной горь и бед,
но с кортов тех, где – лбом об борт, о лед,
где вместо, чтобы мыслью воспарить,
как слышим сплошь - (мол, с каждым может быть), -
Р. М. , что слишком многих мысль гнетет.

3

Р. М. , что слишком многих мысль гнетет
известно много и наверняка.
Тут спору нет. Вот в том моя рука.
Порой, проведав все, наоборот
нежданно сам я поступлю. И вот -
остановлю нашествие стиха -
(так сдерживали пращуры войска
врага из сил последних - в тот ли год,

иной… под Саламином… или Лобней…) -
упрусь в забвенье - рогом, костью лобной,
чтобы словечко, рухнув в темноте,
вдруг точной вестью мозг не разнесло б мне
- об образе подружки ли, дружка,
о том, как полагал я в простоте…





4

О том, как полагал я в простоте
бежать (пусть вспять) от знаний и пророчеств
(так в разговоре избегаем отчеств,
продлить желая юность. Так в воде
и в полночь мы страшимся одиночеств
и звезд, и то же самое – в беде;
но лишь звезда нам улыбнется, тотчас
страх позабыв, спешим лететь к звезде), -
сказать?
                    Мешает шум…
                                                 Эй, там, сверчок,
на свой шесток скачи, тебе б – пониже,
там – печь твоя, и быстрый блох почет.
Уймись же! Рифм подвох и сам я вижу…
Уж знаем, знаем: – ты не дурачок!…
С предлога начинать в сонете счет…

5

С предлога начинать в сонете счет -
(прости отвлекся… Вновь тебе вещаю):
для нас, Мур-мур, что выпить чашку чаю,
но в том вопрос, кто тот сонет прочтет.
Добро б еще обычный обормот.
Несведущий. Но чаще замечаю:
кругом все сплошь начитанный народ.
Вот некто руку жмет: “земляк, я чаю!”


Но тут, в земле, топор войны зарыт.
Да, друг и брат земной… Но в высоте
узрит он летуна, и вновь как будто
(а впрямь ведь так) она собой грозит
его землеустройству, и вот тут-то
т., скажем, Тутин, хвать за свой “ТТ”.

6

Т., скажем, Тутин хвать за свой “ТТ”
(иначе бы он был совсем не тут)…
А впрочем мутит что-то в животе, -
чака-ль свербит? Вот так на пять минут
зависнешь над иным, и в блевоте-е…
потопнут звуки. И стиху – капут!
Оставим тему эту блатате:
пускай, братки, притырив, перетрут…

Об чем и речь: начнешь насупротив,
лишь тронешь нить, - так в пень летит мотив
(вот здесь сверчку бы чикать о кроте).
Привет же тем, кто вставит изнутри
копале самому – все буквы три,
и вообще пошлет на буквы те!




7

И вообще… Пошлет на буквы те –
(какие? – эти!) нас в поход учитель,
за тем, - он - друг небес, земли мучитель, -
чтоб мы обвыкли плавать в пустоте.
Такая вдруг накатит на суде.
Суд над тобой. И голос: мол, начните
(взгляд в протокол) с того вот места, где…
Какое на х… место! Ведь значки те,

что сыплются, как в осень – листья с ветки,
в андреевскую крестность – в дырку орд,
где топот толп, где ротный рот свой рвет, -
они лишь неизвестности отметки
(включился на латиницу wind-word):
“х” - из которых первою слывет.

8

“Х”, из которых первою слывет, -
“икс” – всех первей! пока не встала “зетом”.
Так сплошь у мужиков. Исправим ход
не звезд, так… В общем, - мой сонет об этом:

- Любишь? - Люблю! - Без света ли? Со светом?
………………………………..наоборот…
………………………………………рот…
…………………………………валетом…


…На чем я кончил? Ах! Да, пол-венка
тебе, любовь, я сплел одной, поверь!
Но чтоб блюла! Не то как с пол-пинка
умчусь в ничто за тысячи границ!

Все, все, шучу! Есть счастье? Так теперь -
зачем слова?!
                       Ты скажешь: шум страниц…

9

Зачем слова? – ты скажешь. Шум страниц,
в нем сразу: океан… Бродвей… School-bus
щебечущих развозит учениц
(не б.! Я, слава Богу, сам боясь
законов здешних, к ним ни-ни-ни – цыц! –
еще лет десять! Позже – в самый раз)…
Весна… Бокал… И солнце на лету
Лучами пальцев щелкает по льду.

Нью-Йорк весной. Карандашами точат
небо, торча в него многоэтажки.
Так на вопрос учителя: “кто хочет
быть взрослым?” – руки тянут первоклашки.
И ловят звонкий взгляд витринки лиц.
А чем бы хуже перелеты птиц?


10

А чем бы хуже перелеты птиц?
Они – как в небе легкие улыбки
училки той, смотрящей вниз, на зыбкий
мир зябкий, на смешной клубок границ,
зануд, распутывающих нитки
судьбин, блин! – что суют свои обидки
в анналы нам (лучше б себе - в анал),
и как под люминалом спят…
                                                        Я спал?
Ого! Кто ж, длинные, в туннель сложил
сабвеев разноцветки, как в пенал?
Все без меня… Запнусь, забыв урок…
Мне там, во сне – отвечу – все же был
милей разлет над спицами дорог,
чем некий пулей вырвавшийся слог.

11

Чем некий, пулей вырвавшийся, слог
нас достает? Он вдруг как – “ре” трубы
бьет в ресторане русском в потолок.
И лох спросонья ловит зов борьбы -
и на дыбы! Но не взводил курок,
я в пузырьков налившиеся лбы
не целил там. Хоть – честно? – часто мог.
Честней? Ох, чаще – надо было бы…

Не верь дворовой воркотне урлы,
и тем орлам (не каркают орлы),
кто в тесноте - что взвод птенцов в яйце.
Мы не из стайки той, как знаешь ты, -
пусть и мелькают хищника черты,
ем если куриц, - на моем лице.

12

Ем если куриц, на моем лице -
да, удовлетворение. Но - duck
еще бы лучше, особливо, так
как в той chinese готовят - у Ли-Тце.
Пусть это не из лучших панацей
от мнений всяческих, а все же – знак
(о где ты мой – свободных душ лицей!),
что приобщаюсь к privacy. Итак,

пусть не трындят, как там - сказал Маршак,
что я тиран и сумасброд, - чудак
(на букву “м”), если любезен duck
(и лучше бы затушенный в винце).
- Закажем раков? Все ж в начале рак, –
М.Р. того подобье, как в конце…





13

М. Р. , того подобье, как в конце -
лишь наша жизнь, - скажу, - была в начале.
Здесь (не секрет) – сонеты означали
число учебных лет в своем венце.
Сопли разлук… бед слезы... На лице -
известным постареньем те печали -
моем, видать, видны… (Твоем? - едва ли!).
Но сколько ж было счастий!
                                                         Об Отце
дерзну ли молвить что? Бывает строг.
Но ведь не выбираем! Я о Сыне
хотел бы… Но – всему свой слог и срок.
(Политкорректность нам вменит “богиню” -
бог с ними…) С нами – жизнь! Над ней лишь Бог.
Вопроса знак – последнейшей из строк.

14

? – последнейшей из строк
похож на старичка. Уже оплакан
им звездный рой смертей и дней. Лишь вакуум
окрест… И тут – пир солнца. Нудный рок,
твой кончен срок! Проваливай же в бок!
Рискну опять. Мне есть, что бросить на кон.
И в пору бы с каким угодно знаком -
не вниз, так к первой строчке кувырок.

Так облаков любовники над адом
и раем – рядом, - то целуя взглядом
глаза морей, фиордиков ресницы,
то солнцу местному подставив лица, -
кружат - сами собой - здесь и везде.
А потому еще в той высоте.

                *(магистрал к венку см. г. 1990)


2000

2001

КРИК РЕЗКИЙ


погонщика, проснувшегося до рассвета.
Ветра взвизг жжет,
будто:
Секунды щелк– будильник бича.
С неохотцей так... (пусть!) но послушно, привычно - тенями
Поднимаются облаков верблюды, лошади. И собаки
Заливаются лаем желтого – в промельках – солнца.
С востока.
(хватит, шершавые, хватит ныть о луне!)

Мир распахнут,
Будто книга веков Поднебесной
И сливается в точку –
Сюда:
Здесь, –
Словно в слове звучном и точном, – Небеса –
Сразу все.

Бег барханов в поющих песках
Принимать, понимать, будто вязь Корана?

Долго (гулко) кудахтать дымками быта
В прокопченных трубах стойбищ мощеных?

Камикадзе тайфуна
В брызги разбиться о камни садов, спрятанные в листве?

Свет последней звезды высыхает,
и становится каплей росы на рассвете...

...и семнадцатилетний

вскакивает в седло Субутай.


2001

***


Города просыпались. Как глаза, распахивали дворы
солнцу. Сны кошмариками случайными, что ночные воры,
в дымке прошлого таяли. Словно лайнер в морские дали,
в новый день невиданный города тогда уплывали.

Новый день - будто утро на яхте. Ах так бы всю жизнь и
                                                                                                   жить.
Города, как подростки во двориках, - хочется с ними
                                                                                             дружить!
А уставши, уткнуться в шершавую теплую полночь,
Словно в детстве - в родную зверушку из плюша ту, - помнишь?


2001

***


Отцепившись от букв, наконец обернусь:
Шторки дождя раздвинув,
заглянуло в окно солнце.
И по правде-то, конечно, мной немного забылся
Один небольшой такой -
милый мир
весь – там,
За утренним стеклом небесной воды.

2001

***


Я киплю, будто суп, а меня
Все никак не снимают с огня.

А к тому ж, словно крышкой – на голову –
Это небо из серого олова.

И в какой-то момент я, Марусь,
Ты пойми, непременно взорвусь.

Все не то, что бы сгинет дотла.
Но лишишься в хозяйстве котла.

2001

2002

***


А один раз такой был опыт:
Я спал на весенней траве, -
Мне в ухо залез муравей
И очень там ножками топал.

И хотя он измучил, - поверьте! –
Мозг мой грохотом суетным, я –
Вот – решил все-таки обессмертить
Своим словом – того муравья.

2002

В АВТОМОБИЛЕ. (ЗАПАДНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ).

Андрею и Лизе


Я все хочу сказать тебе, дорогая,
давай-ка рассудим (и, значит, заявим) честно:
наша жизнь так мила нам, что никакая другая...
А стало быть, в мире когдатошнем – попросту было тесно.

Не было места.... Признаем же: слава Богу,
что, как батька в мохнатой шапке – закат из-за моря спицей
тянет, вяжет дороги. «Движение – все! Цель – сама по себе –
немного,
просто, скажем – ничто», - (и не кажется, и не снится).

Пляшет спица спидометра. Скоро проскочим город.
Дальние гор отроги, бары окраин здешних -
все занавесит черным знаменем ночь, - накроет,
как корешей ушедших, тех грешных - из жизней прежних.

Ты молчишь. ( - Не грустишь?)... Я давлю на акселератор.
А лишь позовут на общую, - чтоб со зведками чокаться, -
пьянку,
(путь мне важно укажет патрульный, - как кличут у них тут: -
«Патер»?),
тогда ты хватай – в две руки – как рассветное солнце, баранку.



2002

2003

***


Нью-йоркскому жителю – другу –
Владимиру Друку.

А возьму сочиню-ка опус
(свистнув сам себе в удивлении),
как взлезаю в большой автобус –
на шоферское на сидение.

Скучно слыть тут пиитом гордым.
Стану (ежели дальше жить)
я по Новому Йорку-городу
новых йорковцев развозить
(попросивши их не бузить,
не сорить,
алкоголь не пить,
и друг другу не лазать в морду).

В зеркала взгляну – на хрен компас! –
в них мне делается заметным,
как вращаешься ты, мой глобус,
с населением разноцветным.

2003

ЖУРНАЛИСТИКА

... будто Сельвинский. (Здесь и сейчас)


1

…Весьма сердит народ Америки:
пока стремилось NASA ввысь,
пустыней вскормленные зверики
в его ангарах завелись,
в аэропорты пробрались
и – вне истории – в истерике –
повсюду гадить принялись.

2

…Лейтенант в вертолете. Вот он его
разворачивает – хвостом на Тибет:
словно из-за оклада иконного –
в дверной прогал ударяет свет.
Кораблей кильватеры – словно пальцы руки,
Там, на коже, – внизу, – океана –
Будто точки веснушек – редкие островки.
Флот идет к берегам Омана.

3

Что до сути событий, - черно-белые полосы
газет на ветру уже сам ты лови!
Лишь занятны различья в работе (1) голоса
радиодиктора и (2) изоряда TV.


2003

***


Облаков шевелятся глыбы;
солнцем Божий лучится лик.
Ты сюда — лишь летучей рыбой!
Из глубин черноты! На миг!
«...А как вырастешь — станешь птицей...
Потерпи чуток, погоди, —
песня радужная случится
из пернатой твоей груди!..»
— обещает так дядька Дарвин...
Но не в этот год и не в тот!
В тучу хренову миллиардин
лет всё это произойдёт.

2003

ТРАКТОР-ТРЕЙЛЕР.


Какую же для автомобиля своего
Песенку бы мне сочинить?
До дома отсюда только миля всего
Дальше – можно даже хоть пить.
Или резвиться со своей кисочкою
Или, скажем, если не лень,
Разрисовывать словами, как кисточкою,
Все – просмотренное - за день,
Там, где видели мои – словно у мухи – глаза
и что передо мною, и то, что за.
(Очень важная вещь – зеркала! :
вдруг дурак – в бок – какой-нибудь из-за угла?!)
Тут, в кабине такой железной
Полюбил я плыть – даже трезвый:
То же - чуть одиночество милое,
что испытывал, помню, порой,
В те мгновенья, когда любимая
Увлеклась бы вдруг - очень - с другой:
Тельца выгнутся, будто радуга,
Губы внутрь будут небо звать...
Ты же им (двоим) - уже не надобен.
Тем и радостней – созерцать.

2003

ПОЖИЛОЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК


В памяти его, словно на станции узловой,
Столпились эпохи, налезают, будто составы — один на другой.
И стрелочнику непутёвому, мерещится ему вдруг по пьяни:
Нет больше ни рельсов, ни шпал. И самой земли нет. Плывёт себе в океане.
Кругом не вагоны — волны. И понять он не может, как так, —
Или впрямь не железнодорожный работник он был здесь всю жизнь, а моряк.
И в том отделе кадров, где на углу стола
Рассыхаются колбасной нарезкой слежавшиеся “дела”,
В стакан из-под ручек-скрепочек плеснувши какой есть бражки,
Рассматривает с удивлением кокарду своей фуражки.

2003

2004

АМЕРИКА


Если же говорить о погоде,
То – апрельский – легко поутру
День вошел в этот город, как входит
После выстрела – Кольт в кобуру.

Ах, о чем я? Наверно, вот тут она -
Плата за телечас выходных:
вся вчерашняя память запутана
Юлом Бриннером кадров цветных.

2004

НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК.


Словно вырезанные из ватмана синего,
Небоскребов плывут декорации.
Вертолета – пилот – многосильного
Вниз передает по рации,

Что Катскильские горы красивей,
Что уставший уже от статики,
Разошелся Гудзон с Ист-ривер
(но сольются в объятьях Атлантики).

Что затор на Седьмой, полисмен постовой
Там при бляхе и при фуражке.
Что весна. Что – вон – катимся мы с тобой
В клюквоцветной малолитражке.

2004

ПОЛДЕНЬ. ОКТЯБРЬ.

Елене Хомутовой


Ушёл чей-то вечер печальный.
А нынче погода легка.
Тут тихо так, будто в читальне
Затерянного городка.

Руками то клёнов, то буков
Подросший ко времени лес
Оставил нам оттиски букв
В распахнутой книге небес.

Где гибкою листьев латунью
Играет неслышимый свет,
И осень застыла латынью
На эту вот тысячу лет.

2004

***

Читая Афанасия Фета (в зимнем парке Квинса в 2004-ом году).



Интересно так:
Хрустит и прыгает
Снежная крупа
На распахнутых книжных страницах, -
Белое – на белом –
(Мерзнут руки)
– оттого-то буквы – еще чернее.

2004

***


Оранжевой долькою апельсиновой
Месяц над Флоридой — как на блюдце.
Так мир растянулся мой — маской резиновой,
Сквозь слёзы пытающейся улыбнуться.

Тому, кто весь ужас тут сложит в эпос,
В ракурсе новом и я видней
Стал, может статься. Дивится: экось! —
Этот завис в паутинке дней!

Так старый еврей в Амстердаме в лупу
Смотрит на сколок: стекло ли? Алмаз?
Кнопку нажав, двину в полночь. Глупый
Телевизор захлопнет совиный глаз.

2004

2005

ПЕРЕМИРИЕ

Людмиле Александровне Полянской


Один француз (ещё лет сто тому
Находим мы порою в том народе
Мужчин достойных), нацепив суму
Полётную и форму по погоде,
Спешит туда, где, как какой-то птах —
(едва ли даже и того не меньше) —
Аэроплан — запрятанный в кустах,
На хлипкий хвост, как по нужде, присевший.
Вот, что-то крутанув — (так патефон
Когда-то заводили) — вверх он тщится
Скорее взмыть: там, в небе некий — фон…,
Герр лейтенант — зависший, словно птица,
Вернее, будто запертый в шкафу, —
Птенец в крестовых перьях весь и звёздах,
Чью этажерку, как стихов строфу,
Неясно как удерживает воздух.
…Смотря на их геройские дела,
Закатывается по-детски смехом
Мой друг, майор Четвёртого крыла
Американских ВВС — Джон Грэхэм.
Уж он, сажавший Би-один Би (“Стелс”),
Освоил выси! Но, на Джона глядя,
И я давлюсь от смеха: вот балбес!
(хоть он вообще-то симпатичный дядя).
Но вы, вы все, воители высот!

Трудяги бензобачьего движенья!
Что знаете про истинный полёт —
Сквозь век! — В веках! — полёт воображенья?!
Про мой полёт!

Тут со стены герой,
Кто в свой портрет, словно решёткой заперт,
Мне улыбается. Нет! — надо мной
Вовсю хохочет тот — Рихтхофен, Манфред:
Что можешь ведать ты, грызя свой сыр,
Как мышь, попав в капкан “Аэрофлота”,
Ты — шестимиллиардный пассажир
Земли, — о Небе первого полёта?!
…Я к летуну в Вест-Пойнте ли, в Перми
Приду, смущенье пряча в тон весёлый:
Брат, лёгкие слова мои прими!
А мне — дай адресок авиашколы.


2005

***


“Мир не может на всех разделен быть поровну.
Как нельзя и на стенке расплющить шар.
Я хотел заглянуть — за другую сторону.
И, похоже, сподоблен — (пока не стар!)

Знай, дорога, — не модное тут поветрие —
По священным равнинам коров… лесов…
География — вся! — лишь тень геометрии:
Линий; чисел; объёма, — в нём: звуков, слов.

Все излуки рек; бук; бык; вон — настурция,
И звезда — паук в капле янтаря,
И следы, и снег — разве только — функция
Поворота с июля до января.”

…И один молодой — станом тоньше прутика —
Кто (как мы б сказали) в стажёры взят
Из общины попутной:
                                          “А люди, люди-то как?..”
Но учитель не слышал. Шёл на закат.

2005

***


Мне бомж приснился во сне.
Он был в пенсне.
С ним никак не мог разобраться я.
Эка, русская иммиграция!

Стоп! Вначале по мелкой примем!
В аккурат разливает он, -
Не грузи только Третьим Римом.
Мне и первый давно смешон.

Черной ночью белел рубашкой
В мае школьном и я, как вы.
Расползающейся промокашкой
Блекнет маревый мир Москвы.

Дни и ночи. Тире да точки…
Разнозвездная чепуха!
Годы катятся, как вагончики –
Вдаль – по кругу ВДНХ.

А потом вдруг – поломка.
Вылезает на лед мостовой,
Сквернословя, вожатая Томка
С черною кочергой.

Фотокамера целится,
И капканом распахнута книжка.
Моя шкурка, знать, ценится –
В тех краях, где дрочил мальчишкой!

Все бы резвых словечек им, толстым:
Что там не было? Было?
А по мне – так и пес бы с ним,
Что на ледышках бумаги остыло.

От ужаса вечности лютой,
От глаза луны черно-белой
Укройте, мохнатые буквы,
Стиха теплокровное тело!


2005

В ПРЕДОЩУЩЕНИИ СЕВЕРНЫХ ОБЛАСТЕЙ


Океан вечности клыками волн своих,
видать, оголодав, вгрызается в твой берег
— тех, этих ли америк —
где тишь пока, где тихонько стоишь
(какая разница — левиафан ли, мышь,
или другой какой, пусть теплокровный, зверик),
например, тут, со стороны, где Беринг
сушу увидел, тем — и предписав мне стих.
Как будто молочные зубы во рту,
Словечки всех смыслов уже расшатались.
Вновь детство? Нет! Точно, в прилив я иду
По сходням причальным.— О, как показалось!
Порою — рукою за воздух; порой —
Довольно смешной и внутри и снаружи —
Как в книжке — на пьяной кобыле герой
Весь тоже нетрезвый, в железках к тому же.
Да ну её, старую сказку-раскраску!
Пора на урок! И глядишь, может быть,
Вот вырасту, — правда, — махну на Аляску, —
я с Джеком там Лондоном стану дружить...
Стихи? — они тянут куда-то назад
(А было ж ведь времечко — ввысь возносили!)
Отсюда вернуться в земную ль россию?
Не раньше, чем только уйти за границу,
Известную, как Переменная дат.
Пора, брат, пора, брат, порабратбратбрат..
Так переверни же и эту страницу!

2005

КИНО СНИМАЕМ


Почти уже сорвался он, поскольку все выше
Хотел забраться, туда, где птицы.
Но как в триллере, скинутый с небоскреба крыши,
За что-то рукою еще успел зацепиться.

И потом, разбирая, словно поутру – почту,
Или как дело частное – но на общем собрании,
Узнаём с удивлением имя. Тут – вот что:
Ситуация, в общем-то, можно сказать, на грани, и,

Все такое… Но, с другой-то стороны (как обратный адрес) -
Люди бы монетами – не кидали так в небо лбы,
Клонясь тем, что сзади - к земле (дался ж мне тот - «реверс-
аверс»),
Ну, и конечно уж, кадра такого нам не было бы...

А что без всякого страховочного каната, -
Дело личное. Пусть себе пробует, чудак человек!
Режиссерская тема тут вся: «Мотор!» да и «Снято!».
Да извлечь из конверта – в конце – заслуженный честный чек.

2005

***


На воде зеленой, там где
Косит яхта волн верхи,
Праздной песенкою станьте,
Невесомые стихи!

На лужайках океанов,
Где – ни вех земных, ни мух, –
Пена слов, как одуванов
Разлетающийся пух.

Настежь – свернутые снасти!
Прежде чем уплыть во тьму:
Вот ты где, земное счастье! -
Сколько есть, тебя возьму.

Нынче гладьте меня, волны!
А обузой небу став,
В бездну черную безмолвно
Сам уйду, как батискаф.

2005

***


Боль жила в человеке.
Что ль была с ним навеки?

Поначалу визжала.
Только всех раздражала.

А потом присмирела.
Боле – воль! Эко дело.

Очень тихою стала.
Моль в чулане летала.

Весь костюмчик, что тело,
Долгим временем, съелa.

2005

***


Оковы пали.

На обломках :
«Здесь был Пушкин»

2005

2006

ВЕСНА’06


Голубь на куполе.
Святой Дух?
Птичий грипп?

2006

***


Возропщу!

Почто
– ёшь твою триста! –
Боже Геологический,
Ущемил ты свой Каспий.
Озеро…
Море…

Еще в детстве, помню, мир прознавать начиная:
“Мама, папа: а если… то почему…?”

И этот – потом вот – старый школьный
Потрепанный атлас
СССР – 39-го давнего года издания
или 40-го.
(от матушки же, видать, из отрочества ее – и достался).

Был там синим пунктиром намечен грядущий путь-выход:
Будто тропой муравьиной – лез проползти меж коричневостями Кавказа,
Тянулся к чернушному (но не безнадежному)
Босфорному разгульному братцу.

Не сбылось!






Нет-нет же, конечно, не спорю:
Многих-многих еще комсомольцев-зеков
Те волны бы поглотили,
И к тому же (как позже узналось)
– перепады там уровней,
Разница, так сказать, в росте…
 
Но – с другой стороны (как еще того позже):
Можно бы ведь систему какую шлюзов…
А что до страстотерпцев,
Так равно унесло
Беломор-Волго-Доном ли… Вислой – Одером…

Дайте волю вселенскую, падлы!

О, шхуночки бедные,
Вы, навечно безвестные сейнеры и фелюки!
Где вода солона, словно кровь,
И смерть настояща.

Печалюсь!

(Опять-таки – Хлебников в Астрахани).

О, Каспийское море!
Каспийское море.


2006

***


Даже Эйнштей
Сломался
Квантовые там все дела
Неопределенности
Сингулярности

Ван Гог – нет!

2006

***


Пойду прогуляюсь
Когда вернусь
Не знаю
Но ты не волнуйся.
Даже экватор
Всего лишь кольцо
Наподобие Садового
Просто немного больше

2006

2007

***


Навек
На теле словесности русской
Песни Высоцкого
Будто татуировка наколоты

2007

***

К. С.


мне очень не радостно
дружок заболел
учу человечий язык

2007

ПИЖОНСКАЯ СТАР-ПЕРСКАЯ ПЕСЕНКА МОСКОВСКАЯ


Сын товарища вымахал вылитым –
Своим папой, жаль – так же – в тоске.
И творится невнятное с климатом:
Стали теплыми зимы в Москве.

Будто тут тебе – Рим или Падуя…
Был мороз только раз, может быть,
И метель проскользила, как, падая –
Платье с плеч, если б верх распустить.

На Тверской, той, что – Горького-Пешкова
И как некогда – вдаль позвала
Только женщина мира ушедшего,
Что, единственно, им и была.

2007

О НАСЕКОМЫХ (3)

(Слишком человеческое):


Нет, не за тем раскрыл я книжку, чтоб
Полз нагло по странице Ницше клоп.
Ах, не за тем, ах, не за тем, ах, не за тем!
А мы его – ногтем! ногтем! ногтем!

2007

СЛОГАН – СЧИТАЛКА ДЕТЕЙ НАШИХ :


Третий Рим повторим.
Повторим Третий Рим.

2007

ГОСПОДЬ, ЕСЛИ ЕСТЬ ТЫ,


в безмерной милости
Мне, беспутному пасынку, хоть что б сказал.
Родители умерли, дети выросли.
А я так и не выяснил:
Об чем базар?

2007

В ЧАСТОКОЛЕ


колючих дней, -
Что называется, -
Не кругло вдруг стало:
Как же услышу души камней,
Кричащие из-за решетки кристалла?

2007

ЕВРОПА

Линде Хевард-Миллс


Ох, и здорово мы вчера выпили, кажется – с Таней
В компании местных ребят.
И куда-то все ехали… А потом еще пыхнули с горя.
Надо б выйти – послушать-узнать, на каком горожане
Меж собой языке говорят.
И вообще – далеко ли до моря?

Словно всем закрывающий выход – автобусный хам,
Даже - хуже: подобно гарем затворившему накрепко старцу
                                                                                            эмиру, -
Сам себе я бываю постыден, паскуден:
Сам собой заслоняю грядущую волю своим же стихам.
Полетали б по миру…
Погуляли б по людям….

Что ж поделаешь, если терпеть по утрам аспирин –
Не мое, – и вообще: я на мир этот глядя,
Вместе с бедным восплачу, но тут же накатит веселье…
Значит, так тому быть. Распахни-ка окно, Катерин:
С бризом чокнись июльским. И с дядей.
Знать, просто – похмелье.

2007

2008

***


Все было так мирненько в феврале,
И вдруг увидали мы ночью в марте:
Поземка корчилась по земле,
Будто кто-то в агонии на асфальте.

Что нынче нам бесы? Есть GRS ! –
Шуткой разрушил один молчание, -
И разве скинутый – тот, – с небес –
Хоть что-то может нам, кроме отчаяния!

А во внешней тьме, там – ори не ори!...
И вновь загалдели не в такт шагая
По перекрестку. И лишь внутри
Стали кто августа ждать, кто мая.

2008