назад вперед

11 - РАСТУТ УКРЕПЛЕНИЯ


Страна — кормушка для вороньих стай.
И ночь оглашена кошачьим ором.
Собачьи свадьбы под любым забором.
А мы опять — за всех плати давай!

Богатый наш кусочек многим лаком!
И входит в дом спланированный страх:
ноябрьская страна, стань неприступным замком,
и пусть трепещут — негр, еврей, феллах!

Границей Польша стать должна с Востока,
так нам велит история. Постройка
стен и фортов — любезная затея!
Лишь Гельдерлин среди валов и рвов
перепоясан, словно портупеей,
простой котомкой с томиком стихов.

12 - ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ


Я мчался в Польшу, взяв ноябрь с собой.
Что, если б польский мне до боли и до колик
был внятен, как приказ, уланов славший в бой?
(И я курил взатяг, всерьез, будто католик.)

Но, немцу, мне немецкий слог милей,
хоть льстила эта мысль,— сладка, будто елей,
а все бы — сквозь таможню да цензуру —
на рынок свой тащил я собственную шкуру.

Где по-соседски вместе вымокнув, до гроба
так в песне слиты мы, так сплавлены страданьем,
так влюблены тайком, при том — глухи на оба,
мы рядом, делая одним приданьем —
как в шрамах бьется боль надежды той, убитой.
Кругом — гробы! Гробы в День памяти раскрыты.

13 - КТО ГРЯДЕТ?


На светлой сини — ноября графит.
Подсолнух черный, как модель, один стоит.
Уже потухли и шиповника кусты.
Пустой орех — внутри пустой же высоты.

Безлиствен лес посереди земли.
Слышна — пока учебных стрельб — пальба вдали.
Туман от глаз упрятал рознь и срам.
Ах, так бы выключить грядущий ор и гам!

Сюда идущий множится, идя?
Запрогнозированный ураган
себя растратил каплями дождя.
В порядке скарб. Не подтекает кран.
Уже известно, чем одаривать кого.
И над Страной Ноябрь нависло Рождество.

Эрих Кестнер

РАГУ
fin de siecle


(Применительно к некоторым ночным заведениям)

Вам здесь, соблюдая приличья,
Не лезут в печенки и в сердце,
Но любят мужчины в девичье,
А девки — в мужское одеться.

Здесь в платьях вечерних юнцы кружат
С резиновой грудью. Плывет их дискант
Над негою томных пар.
Здесь дамы в смокингах; Санта-Клаус
Нежнее голосом, чем их бас
В тяжелом дыму сигар.

В размывах туши, в красках румян
Лица мужчин в зеркалах.
И юноша с юношей крутит роман,
А женщины — в женихах.

Здесь свальный блуд, здесь нет стыда,
Только черного сна провал.
Сам Данте от страха, попав сюда,
Сожрал бы весь их веронал.

Здесь хлев, где хозяином — скот. И ложь
Правдива, но правда лжива. Из рож
и тел вам рагу дают.
Здесь боль желанна, а счастье — грех,
И спереди зад, и ноги — вверх!
И волосы дыбом встают.

По мне, так спите хоть сами с собой,
Перелюбите весь Брема том,
Совокупляйтесь с ослом, с совой,
С сусликом. Что мне в том!

Но только не плачьтесь на целый мир
Об участи вашей навзрыд.
Поверьте, ребята, из всех ваших дыр
Гениальность, увы, не сквозит.
Впрочем, что-то я нынче сердит...

КОРОТКО ИИ ЯСНО
(Из эпиграмм)


УТОЧНЕНИЕ

Кому есть, что сказать, кой черт
выбалтывать все сразу!
Он в срок, что нужно, изречет
одною фразой.

ПРЕДНОВОГОДНЕЕ


Жизнь будет прекрасной?
                               Или ужасной?
Кто нам бы сказал!
Глянем правде в глаза:
жизнь ежечасно
жизнеопасна.

ИЗРЕЧЕНИЕ В КАЛЕНДАРЕ


Даже если идут не шибко дела у тебя, заучи: не всех вразумит и ошибка (как ни странно это звучит).

ПОСВЯЩАЕТСЯ СОКРАТУ


Хоть так все запутано, так все непросто,
но в каждой загадке уже есть ответ.
Задумайся только над детским вопросом:
«Что делает ветер, когда ветра нет?»

КОНСТАТАЦИЯ


Нам трудно. Любой знак судьбы
различаем весьма смутно мы.
Ах, откуда бы?!
Лишь паломник всегда
точно знает, куда...
Вера — знание, стало быть.

ОБ УБИЙСТВЕ И УМЕРЩВЛЕНИИ


Заповедь Пятая: чти ее!
Время, брат, не убий свое!

КРОТКИЙ


Я  заявить вам вынужден — сугубо,
чтоб разъяснить суть очевидных истин:
вам смысла нет показывать мне зубы,—
я не намеревался быть дантистом.

НЕБОЛЬШОЙ СОВЕТ ДАМОКЛУ


Вверх следует внимательней смотреть — на доски потолков и перекрытий. Знай: нашу нам уготовляет смерть не острота меча, но тонкость нити.

IN MEMORIAM MEMORIAE


Будучи таинством, с правом полным
память владеет людьми целиком:
забывший доброе будет —
злобным;
плохое —
останется дураком.

ТОСТ ЗА ДАМ В ЯБЛОНЕВОМ САДУ


Казанова, лукаво взглянув на гостей:
«Полагаю я истиной
(хоть взгляд, может быть, есть иной),
женщины — как те яблочки, что меж ветвей:
всех красивей — не обязательно всех вкусней!»

ЖИТИЕ МАНИКЮРШИ


Подражание Г. Гейне

Она была дама-хватальщик.
К тому же — отнюдь не из знати.
Бывало, протянут ей пальчик,—
всю руку по локоть отхватит.

СКРОМНЫЙ ВОПРОС


Человек нам — разве не мучение?
Разве не страдаем, возлюбя?
Вопрошающему, мне прощение
дай, Господь! Пусть даже нет Тебя!

ВАРИАНТ «ПРОЩАНИЯ»


к бы вершины не достиг
ты, веря в идеалы!
Не то похожим станешь вмиг
на всех, кого попало.

ГРАНИЦЫ ДЛЯ МИЛЛИОНЕРА
(Из «Аксиом бедняка»)


Когда бы он для куража
бифштекс из золота сожрал,
не слишком бы
жалел о том,— но
жаль, золотишко
не съедобно.

СЛОВО — СЕРЕБРО


Лучше, друг, закрой свой рот,
коль на целый мир сердит ты:
только насмешишь народ,
болтовней по горло сытый.

ОСЕННИЙ АНЕКДОТ


Старик, выйдя с кладбища, сыну:
«Сын мой,
не знаю даже, как поступить.
Собственно говоря, назад — домой —
я бы мог уже не ходить».

В КНИГУ ОТЗЫВОВ СОВРЕМЕННОСТИ


В державе нашей жить безобидно:
«Как глупо!», если не «Как не стыдно!».

ВЫСТАВКА АВАНГАРДНОГО ИСКУССТВА


По залам ходят зрители
и млеют от восторга.
Так то ж — не посетители:
сплошь авторы, и только.

АГРЕГАТНЫЕ СОСТОЯНИЯ


Как судья, поэт в молодости
от нас требует строгости.
Позже, став сострадательным,
хочет быть адвокатиком.

ПРО НЕКОТОРЫХ ПИСАТЕЛЕЙ


Пережитое лишь переживая,
они его не свозят к жерновам.
Не зерна золотого урожая,
лишь чувств ростки показывают нам.
И все в таком малосъедобном виде
читателю кидают: «Нате, жрите!»

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ КАК МАТЕРИАЛ ДЛЯ ТВОРЧЕСТВА


(из великогерманской теории искусства)

Пафос эпохи пой! Будь правдив и неистов,
отображая свершений и помыслов стать.
Не обижай только служащих и трубочистов,
не унижай почтальонов и артиллеристов,
негров, братву, егерей, телефонистов, таксистов,
не оскорбляй поваров. И убийц. И дантистов...
Любая из гильдий жалобу может подать..

СЕБЕСТОИМОСТЬ ТРАГИЧЕСКОГО


(из великогерманской теории искусства)

В крови герой собственнолично?
В конце трагедия? — отлично!

HAPPY END — И ДЕЛО В ШЛЯПЕ


(из великогерманской теории искусства)

Сдружились двое, кончив брань?
В конце идиллия? — ну и дрянь!

НАПОМИНАНИЕ О СКРОМНОСТИ


С истиною не поспоришь
(хоть ее нету печальнее):
мухи-поденки всего лишь
мы на стекле мироздания.
Нас отличает немногое
(и то — только внешнее, право):
муха — она шестиногая.
Ног наших — максимум пара.

ГРАНИЦЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ


Солнце на небе ли, звезды, затмение:
темень в туннеле — без изменения.

ТОЖЕ ОТВЕТ


Тот, у кого хотел узнать:
«Зачем обманывают люди?»,
ответил: «Правду ли сказать? —
так ложью будет...»

ТРЕБУЮТСЯ КОПЕРНИКОВСКИЕ ХАРАКТЕРЫ


Когда бы подумал чуть-чуть о том
любой человек, что стоит он вечно
на шаре; что ночи и дни волчком
тот шар кружится; что сам он — нечто
вообще полжизни вниз головой
висящее — в черный и звездный купол,
где держит Земля путь расчетный свой,
когда бы хоть чуть человек подумал,
короче, о том, что и так известно,
то стал бы тем, кем мечтал быть Кестнер.

ИЗ ЦИКЛА «ТРИНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ»
АПРЕЛЬ


Словно бы пальцами в стекла оконные
Дождь ли стучится? пасхальный звон?
Год, молодея, взрослеет. Гармонии
Полон противоречивый закон.

Будто с распухшею левой щекою
В желтой косынке своей луна,
Должно быть, сама себе мнится смешною.
Март снова оставил ее. Она
Туда отправляется, где теперь
В мире хозяйничает апрель.

Как из тюбика краску —
На травы мягкий ворс,
Поначалу с опаской
Заяц высунет нос
Из норы, как из сказки.
Что нам нынче принес
Этот заяц на Пасху?

Будет в комнатах запах старинный и сладкий.
В дом с повадкою робкой
Прокрадутся украдкой,
Принесут с собой зайцы мармелада коробки,
Разноцветные яйца, марципан, шоколадки.

И помчатся ночные часы за часами
В разноцветное время, и комнаты сами
По себе наполняться начнут чудесами.

Кто гостинцы в гостиной
Спрятал в старом шкафу,
Там, на полке каминной,
Под сервант, за софу?

Но лишь крик петушиный
Заячью стайку спугнет,
Слуховое оконце первым солнцем сверкнет,
И зеленое пламя пройдет по гардинам —
Человек одинокий у садовых ворот —

Он устало зевнет, он промолвит: «Ну вот,
И еще раз весной год окрасился длинный...»
В целом мире большом больше нет ничего,
Что б еще удивило ею самого.

И не видит он кисточек тех, что случайно
В нежных травах зеленых у него под ногой
Обронил, знать, какой-нибудь зайчик пасхальный,
Пробегая домой.

МАЙ


В двуколке, разодет под стать повесам,
Вдаль катится — в руке букетик лет —
По долам царства своего и весям
Май — Моцарт всех каникул и календ.

Весь мир цветет. Май лишь благословляет
Небрежным жестом продолжать... Поет
Лазоревка и зяблик вслед, и залит
Лазурью беспредельный небосвод.
 
Его завидя, яблони по селам
Цветут, краснея, в садиках простых,
Березы книксен делают, веселым
Концертом его чествуют дрозды.

Он едет вдаль. Пастель. В благоговенье
Снимает шляпы радостный народ.
И время тонет в мареве сирени.
О, если б только маем плыл весь год!

Но счастье и беда — друг другу сводни.
Пух с тополей... Нам вспомнится зима,
Кто в «завтра» наше превратит «сегодня»,
И радость — в грусть. И прослезится май.

Промолвит: «Туча? Здесь? — Небес ошибка!
Я к вам вернусь. Я всех попомню вас!»
И будет долго плыть его улыбка.
И как двуколка — скроется из глаз.

ИЮЛЬ


Над кварталами — тишь. За предместьями — лес.
Люди города рвутся в дорогу —
Кто пешком, кто с плацкартами спальных мест.
И селяне внаем весь пленэр окрест
Сдают и гребут помногу.

Предлагается небо, морской прибой
И на набережной оркестр полковой,
Вид на поле (коровы по краю).
И гудит, и снует лимузинов рой,
Но никто не найдет, как дорогу домой,
Путь к потерянному раю.

Вот пшеница растет: подрастает нам — торт,
Колосится и пряник чайный...
Вот неслышная ящерица прошмыгнет;
Примут грузные тучи шум ливней на борт,
Всплески молний, говор громов... Но спорт
Важней человеку: там яхт-клуб да корт.
И к чему ему чудо тайны!

Он берет этот мир, как рекламный альбом,
Как открытки фотопейзажей.
Но природа с улыбкою всех в свой дом
Пускает и, зная разгадки, ждет;
Твердо верит: время переживет
И уикэнд, и каникулы даже.

Знает также: уже в ста шагах от межи
Сказка дивная оживает.

Растрепались волосы, мак дрожит:
Только двое, — ни зла пока нет, ни лжи.
И не цены — вверх-вниз,— но из золота ржи
Только жаворонки взлетают.

Спит девчонка с блаженным лицом. Над ней —
Небо, пчелы гудят. Лишь другу —
Сорванцу — отныне искать путей,
Да идти в этот лес вечных светотеней,—
До конца стихов, как в стихах давних дней
Уходили походом к Югу.

АВГУСТ


Год взмахивает острою косой,
Что твой косарь, дней валит вереницу.
Тот, кто посеял, жнет
И новых всходов ждет.
Все кончилось, мой друг. Все вечно длится.

Из-за ограды словно смотрят вдаль
Штокрозы в ломких платьях. А на лицах
Шатеночек-подсолнухов вуаль.
Они в пути. Мне грустно. Так вот жаль
Красоток отпускать одних в столицу.

Уехали! Когда? В какой из дней?
Дни так сверкали золотом штакетин!
В ночь, может быть, отправились? Во сне?
Когда от липы сладостный ко мне
Тот, с привкусом прощания, шел ветер?

Что ж, пусть твердят вновь кипы этих книг,
Что есть пределы даже для вселенной,
Там, где неразличимы метр и миг.
Но таинства никто ведь не постиг
Здесь истины простейшей и нетленной.

Везут в сентябрь снопы, к дождям косым.
И дух в полях — ромашковый и мятный.
И тишина слышна, и воздух зрим.
Как мал наш мир! И как в сравненье с ним
Гармония его же необъятна!

Все кончилось, мой друг. Нам добрых снов
В краях бесслезных день сулить готов.
Но лишь звезда сорвется вниз, как птица,
Вновь загадай желание. Без слов.
Все кончилось, мой друг. Все вечно длится.

СЕНТЯБРЬ


Сентябрь — прощанье со штандартом:
Синь сливы и желтофиоль.
И эти астры — клумб кокарды.
И рядом клевер — трав король.

Прощанье с музыкой. Раздолье:
Крестьянский пир, осенний сход;
Звук колокольчиков, что в поле
Обронит, возвращаясь, скот...

Прощанье с запахом блаженным
Той детской кухонной поры:
Тазы с вареньями и джемом;
Из листьев дымные костры.

Пивные кружки, смех, вкус хлеба,
Столы, петух на вертеле...
Качели рвутся, рвутся в небо,
Но слишком преданы земле.

Скворцы спешат на новоселье.
И бабье лето у ворот.
Прощанье в грусти и в веселье,
Где вновь — в круженье каруселей —
Что мнилось прошлым,— настает.

ОКТЯБРЬ


На прогулке мерзнет время.
Все прошло. Все впереди.
В цвете, зябнет хризантема.
На прогулке мерзнет время.
Мальчиком за ним иди.

Вдаль, без устали, смелее!
До последних сил и дней!
Не кляня! Не сожалея!
Виновата ли аллея
В цели давешней твоей?

Не просись уже обратно.
За труды твоих дорог
Эти розы ли не плата?
Разве осень виновата,
Что зима придет в свой срок?

Вдоль проселка, за поляной
С желто-красною листвой,—
Знать, для нежных великанов,—
Роща — что букет тюльпанов...
Но вперед! Не стой, не стой!

Кавалер — злой ветер — вертит
Падших листьев хоровод:
Веселятся в пляске смерти.
Год — он дирижер в концерте,
Тот, кто голос твой ведет.

Как туман, тебе навстречу
Выплывет твой чудный край:
Эти рифмы — воздух речи,
Там, где,— слышишь,— время шепчет:
«Умирая, воскресай!»

НОЯБРЬ


О, этот месяц! — давняя беда,
Когда влетел в мир красок ветер шалый,
И плакал лес, что смыла их Державу,
Словно слезами, серая вода.
Ноябрь — траур, креп, печаль, беда.

Ворота кладбищ — настежь! Череда
Венков плывет среди повязок черных.
Везде живые поминают мертвых,
И в церкви хор поет. И сквозь года
К нам возвращается ноябрь — беда.

Чем обладал, узнаешь, навсегда
Того лишившись. В мире — дождь и ветер.
Уже молчат друзья. И все на свете
Однажды также сгинет без следа.
Ноябрь — траур, боль, печаль, беда.

ЯНВАРЬ


Год маленький еще, он в колыбели.
Старик мороз ушел, но у дверей
Дух пряников в дыхании метелей.
Год маленький еще, он в колыбели.
Смотри в окно и медленно старей.

И мерзнет дрозд, и нищенствует ворон,
И человек — с блаженною нуждой.
И в голом поле стог — один, как воин.
Мир обеднел, он снежно-бел и черен,
И молит красок: красной, золотой...

На льдах зимы свистящим крысоловом
Весь день танцует с детворой январь.
Ночей часы под стать огромным совам
Назад плывут. И утро с каждым новым
Взрослеет утром, как вчера, как встарь.

Плывут туман и снег. Над этим флотом
Не властны ни таможня, ни приказ.
И радио о нем по всем широтам
Вещает: с ним, мол, лучше станет что-то.
Все в мире лучше станет, кроме нас.

Год маленький. Еще он в колыбели.
Сто тысяч лет спит под метелью год.
Что снится ему: мир? войны шинели?
Он маленький еще. Он в колыбели.
Он через год умрет.— Сейчас,— вот-вот.

НЕСЛЫХАННЫЙ РАССКАЗ


(Из стихов Эриха Кестнера для детей)
 

Есть у меня племянник, тот,
кто в старом Дрездене живет,
кто вечно в ссадинах сплошных,
кто «ихний» пишет вместо «их».

Короче, мальчиком примерным
назвать нельзя его, наверно.
Но я с племянником дружу.
Когда я в гости прихожу,

он тут как тут. Уже у двери
меня встречает: «Дядя Эрих!»
И, не давая снять пальто,
сейчас же спрашивает: «Что

придумывать се годя станем?»
И, сев с ним рядом на диване,
тогда рифмую шутки ради.
Иначе — ну какой я дядя!

С ним мы смеялись, веселились...
Как шутки в книжку превратились,
мы не заметили и сами.
Открой ее и смейся с нам!

АРТУР С ДЛИННОЙ РУКОЙ


Я неслыханный рассказ
расскажу тебе сейчас
об Артуре-шалуне,
с малых лет знакомом мне.
Был резвее всех Артур.
А теперь он вечно хмур.
Что с Артуром приключилось?
Вот послушай, сделай милость.

Раз сестра его Гертруда,
взяв билет до Букстехуде,
поспешила на вокзал.
Он сестренку провожал,

чемодан поднес к вагону,
теткам передал поклоны.
Поезд дрогнул. И она
на прощанье из окна

руку подала Артуру.
То ли в шутку, то ли сдуру,
но ее ладонь в ладони
он своей зажал. В вагоне

вдаль Гертруда уезжала
от застывшего вокзала,
где Артур стоял упрямо.
А рука с вагонной рамой


так и мчалась, удлинялась...
Тут Гертруда испугалась!
Голосит, словно певица!
Метров, думается, тридцать

(двадцать — рк наверняка)
стала мальчика рука.
В поезде стоп-кран нажали.
Шум и гам. Артура сдали
 
полицейским. Но те сами
только развели руками.
И, чтоб сплавить с рук долой,
отвели его домой.

Что за жизнь! Пришлось Артуру
за гроши в домах культуры
руку складывать, как шланг.
(Правда, был всегда аншлаг.)

Он и мелкие услуги
исполнял: закрыть фрамуги
и почистить люстру в зале
его часто приглашали.

Все бы ничего! Лишь ночью
с той рукой беда! Воочью
видел я, как меж ветвей
вдруг под тяжестью своей


падает она порой
вниз, до самой мостовой.
И ему щекочут пальцы
местных скверов постояльцы,

или в ноготь клюнет птица...
И тогда тревожный снится
сон Артуру моему.
Посочувствуем ему!

РАЗЛОМАННЫЙ МОТОЦИКЛ


Есть брат у маленького Макса,
а у верзилы брата Франца
есть новый мотоцикл с коляской,—
блестящий, быстрый — словом, сказка!

«Вот это,— скажешь ты,— удача!»
Все так. Но вот ведь незадача:
еще (зачем — нам неизвестно)
у Франца есть его невеста.

Весь день не отстает от брата
наш Макс: до речки и обратно
ему бы хоть разок промчаться.
Брат Франц всегда кивает братцу,

но стоит фройляйн появиться,
ее — в коляску, сам садится
за руль, жмет газ, и до свиданья!..
Им Макс придумал наказанье.

«Заслуживают страшной мести
неверный Франц с невестой вместе.
Быть в дураках — кому охота!» —
так думал Макс. И вот работа

пошла: подвески, гайки, втулки
винтил, пилил, пока от люльки
сам мотоцикл не оторвался.
Но вот хитрец! — Макс сделал так все,

что были вовсе не видны
плоды тех дел со стороны.
А сам смотреть, что будет, рядом
встал с мирным видом, кротким взглядом.
 
Впервые ждал, он в нетерпенье
несносной фройляйн появленье:
как та в коляску заберется,
как Франц нажмет педаль, рванется...

Но тут, прервав его мечты,
вдруг вышел брат: «Макс, знаешь, ты
со мной поедешь, если хочешь.
Там у нее... она... а впрочем,

я сам не знаю, что она...
Садись в коляску, старина!»
Наш Макс с досады онемел.
Но делать нечего — он сел

покорно в люльку, полный газ
нажал, вскочив в седло, брат Франц
и укатил. А Макс понуро
сидеть остался у бордюра.

Слов нет — урок ему жестокий.
Но есть ли смысл в таком уроке?
Любой, кто яму роет братцу,
рискует сам в нее попасться.

УРСУЛА В ВОЗДУХЕ


Знают взрослые и дети:
из всего, что есть на свете,
уж конечно, лучшее —
шарики воздушные.

Они пестрые, во-первых,
во-вторых, купаясь в ветрах,
в небо поднимаются...
Тут мне вспоминается

случай с Урсулой один.
Кноль, почтенный господин,
выпивоха был известный,
продавал товар чудесный,

привязав на длинный шест
штук примерно — сорок шесть.
А поскольку Кноль шатался,
то и сам за шест держался.

Выждав миг, из-за угла
выбежала Урсула,
шест схватила, Кноля ткнула,
и ее... как ветром сдуло.

В направленье ближних звезд,
ухватившись, как за хвост,
выше, выше уплывала
и из глаз совсем пропала.

Словно груза полный тюк,
в Африку шары, на юг,
Урсулу несли неделю.
Ее пальцы онемели.

Ну-ка, Урсула, взгляни-ка:
озеро там — Танганьика,—
ох, глубокое! — держись!
Не дай Бог сорвешься вниз.
 

Вышли негры, и копье
полетело вдруг в нее,
камни, стрелы, топоры.
И полопались шары.

Ближе, ближе, ближе негры...
Тут ей изменили нервы,
и без чувств под крик и гам
приземлилась к дикарям.

Сделать думали жаркое.
Но им варварство такое
запретил и в жены сам
взял ее их вождь Вум-Вам.

Урсула жива! Поверьте!
Вот что значится в конверте,
мне пришедшем на неделе:

«Хоть они меня не съели,
я тут на жаре поджарюсь.
Заберите!» Дальше — адрес.

ИСТОРИЯ С КЛЕЦКАМИ


Был Петер страшным хвастуном.
Быть может, знаешь ты о том,
мой друг, кою так называют?
Хвастун — кто вечно обещает,

не исполняя ничего.
Бывало, спросит Курт его:
«На сколько можешь прыгнуть, Петер?»
А тот: «На двадцать один метр».

И так во всем. Он врал исправно
всегда, везде. И что забавно:
любым подобным чудесам
в конце концов он верил сам.

Раз о еде заговорили.
Кого, когда и чем кормили.
Он всех окинул важным взглядом:
«Я клецек ем — штук триста кряду».

Вот смех! А он добавил просто:
«Могу и триста девяносто!»
Все хохотать. Тут, как на горе,
воскликнул Курт: «Не сможешь! Спорим!

И если по рукам ударим,
карманный ставлю свой фонарик!»
Кухарка замесила тесто
(хотя она-то, если честно,

терпеть тех клецек не могла).
Все сгрудились вокруг стола
обеденного, за которым
удобней наблюдать за спором...

Еще на третьем на десятке
все было с Петером в порядке.
И лишь когда штук сто он съел,
заметил Курт: «Ты растолстел!»

А Петер ел. И сам он скоро
решил: «Не выиграть мне спора!»
Но только снова сделал вид,
что не унялся аппетит.

За клецкой клецку в рот он клал все,
и клал, и ел, и раздувался,
как будто шар, набитый тестом.
Жевал. Уже пиджак стал тесным.

И пуговицы отлетели.
Потом вдруг щеки побледнели.
Под стол, издав утробный стон,
с двухсотой клецкой рухнул он.

Кричит кухарка Хильдегард:
«О, Боже, у него инфаркт!»
Но просто клецки, словно колья,
у Петера застряли в горле.


И врач из службы неотложной
сказал: «Конечно, случай сложный...»
И, извлекая клецек пару,
добавил: «Без стационара

не обойтись, боюсь...» Но нынче
весьма недешев курс больничный.
Так хвастовство теперь у нас
еще и дорого подчас.

***


Герр Нитенфюр, тому два дня
почтив присутствием, меня
застал за письменным столом.
«Вы пишете?! Зачем? О ком?»

«Я для детей,— был мой ответ,—
пишу. А почему бы нет?
И я когда-то был мальчишкой.
И сам любил стишки да книжки.

Хоть доктор Краус и полагает,
стихов, мол, нынче не читают».
«Как? Для детей! Стихи! Я лично
считаю это неприличным'* —

сердито гость вскричал. До двери
его я проводил, заверил,
чтоб успокоить, на прощанье:
«Впредь это дело прекращаю!»

Но только он меня покинул,
поближе стул к столу придвинул:
писал весь день, потом другой...
И вот стихи — перед тобой.

ПРО СМЕШИНКУ


Так с тобой уже бывало,
чтоб смешинка в рот попала?
Не знаком ты (только честно
мне признайся, как мужчина)
с хохотом, что повсеместно
носит имя «безпричинный»?

Отчего он происходит?
Ничего смешного вроде.
Пауль сидел напротив Фрица.
В пол смотрели. Веселиться
нету поводов особых.
Вдруг улыбки на их лицах.
Тут как засмеются оба!
 

Что за чушь! Вот незадача:
не поймут, кто первый начал.
Хочет Пауль остановиться,
но посмотрит он на Фрица,
пуще прежнего зальется.
А тот к брату повернется —
сам хохочет, чуть не плача.

Отвернулись друг от друга.
Только так — еще смешнее!
Им от смеха сводит шеи!
Мама в комнате соседней
крепится из сил последних,
чтобы не расхохотаться.

Смех — он как бегун по кругу:
каждый миг готов сорваться.
Но как может он начаться,

так и выдохнется вдруг...

АРНО ПОБИВАЕТ РЕКОРД


Плыть посуху — великолепный спорт!
Без лошади скакать довольно сложно.
И без земли не побежишь. Но можно
и без воды побить по плаванью рекорд.

Когда, на стуле лежа животом,
руками машет Арно и проворно
под ним ковром взбивает Густав волны,
я убеждаюсь в том.

А все вокруг — болельщики. Вот взрыв
сейчас раздастся радостных оваций.
Арно на финше! Он должен постараться,—
он непременно выиграет заплыв.

А напоследок Арно по волнам
канал переплывет. И вот — побит рекорд!
Плыть посуху — великолепный спорт!
Попробуй, друг мой, сам!

КРУГОСВЕТНОЕ ПЛАВАНИЕ


Вы капитан? Вам хочется поплыть
в Саргассово ли, в Мраморное море?
Пройти Суэц, Босфор? Но, как на горе,
нет корабля? Что может проще быть!

Переверните стол, поставьте стул
(он станет вашей капитанской рубкой),
газету папину сверните трубкой
и как в трубу смотрите на Стамбул.

Пусть вымпелом над вами — мамин плед,
а мачтою скрипучей станет швабра.
Готово! На борт поднимайтесь храбро,
вам Герта с берега помашет вслед.

Ждут Лиссабон вас и Малага, там,
как складки по ковру, гуляют волны.
Пусть простыня, что парус, ветром полный,
уносит вас навстречу всем штормам.

А если качкою измождены,
измучаетесь вы морской болезнью,
то вам, конечно, побродить полезней
 
по берегу какой-нибудь страны.

И там, где книжный — в кабинете — шкаф,
вы на него, как на скалу взойдете
и, если папы нет на горизонте,
произнесете: «Ах, какой ландшафт!»

Раздастся Герты или тигра рык.
Там за гардиной, знать, таится кто-то!
Тогда идите смело на охоту:
трофеем будет мамин вам парик.

Вернувшись, как томила вас жара,
как дикари приговорили к смерти,—
вы все расскажете притихшей Герте.
Но это будет уже новая игра.

ФРИЦ-ПОБЕДИТЕЛЬ


Знавал порою я мальчишек,—
известных, может, и тебе? —
бить безнаказанно привыкших
тех, кто их младше и слабей.

Такой, лишь мелюзгу завидя,
сейчас же корчит силача,
но стоит только равным выйти,
задаст в испуге стрекача.

Подобным типом неприятным
Адольф прослыл на весь квартал.
Проходу маленьким ребятам
день изо дня он не давал.

Тайком тузил, крутил им руки.
И был героем хоть куда!
Среди же сверстников в округе
смиренным слыл он. Как всегда...

Но клин-то вышибают клином!
Вот как-то в дом однажды наш
семейство Боков с Фрицем-сыном
на третий въехало этаж.

Фриц мальчик тихий. Раз под вечер
во двор из дома вышел он.
И туг Адольф ему навстречу:
«А ну, пошел отсюда вон!»

И начал сразу драться. Скоро
на шум привычный детвора,
конечно, посмотреть на ссору
сбежалась со всего двора.

Адольф любимым занят делом:
знай лупит Фрица. Только вдруг
тому, видать, поднадоело,
и крикнул Фриц: «Все! Хватит, друг!»

И кулаком Адольфу в челюсть
как двинет! «Это — апперкот!»
Адольфу туг же захотелось
домой в кровать. А Фриц все бьет:

удары сыплет слева, справа
и не дает передохнуть.
Ребята смотрят: вот забава!
Адольфа им не жаль ничуть.
 

Что делать бедному? Он в слезы...
Фриц мельком оглядел ребят
и напоследок молвил грозно:
«Внимание, сейчас — нокаут!»

И, став уже к Адольфу в профиль,
как будто был уйти готов,
вдруг справа так влепил Адольфу,

что рухнул на асфальт Адольф.

Словно сразили десять молний —
лежит, открыть не в силах глаз.
А Фриц сказал: «Теперь спокойней,
надеюсь, станет он у нас».

ФЕРДИНАНД И ПЫЛЕСОС


Вещей важней на свете нет,
чем всякие машины.
Будь то приемник, будь мопед,
где что включить, как сделать свет —
все знать должны мужчины.

Вот, денег накопив, принес
отец из магазина
домой отличный пылесос;
жаль, одного в тот день пришлось
оставить дома сына.

А Фердинанда агрегат
совсем лишил покоя.
Семнадцать раз включал подряд,
пропылесосил наугад
и обувь, и обои.

Взметнулась пыль по всем углам,
светильник покосился,
задребезжали стекла рам,
куда-то стол поехал сам.
И пылесос взбесился.

Летят шнурки, горшки, поднос,
гардины и бумаги.
Исчез ковер. Домашний пес
вскочил, но рявкнул пылесос,
глотнул — и нет бедняги!

Что пес! Отец пришел, и вот —
вмиг без сапог! Похоже,
железный рот уже зовет
к себе теперь его живот
из пиджака. О, Боже!

Все стены ходят ходуном,
скривились половицы.
В осколках люстра, окна; дом
вот-вот и рухнет; сбились в ком
постели. И стучится

из спальни мамин гардероб...
Но тут уж рассердился
отец всерьез: в охапку сгреб
и за окно злодея, чтоб
хоть там угомонился.

Погиб бесславно аппарат
под колесом трамвая.
Отец сказал: «Ну и салат!»,
 
бросая на руины взгляд
и галстук поправляя.

ДУРНАЯ ИГРА НЕ ДОВОДИТ ДО ДОБРА


С Кларой Клаус по зоопарку вместе
ходят долго, в зоопарке ведь
сто животных, а может быть — двести,
и каждое нужно рассмотреть.

Тот — с рогами, та — в чудесных перьях,
с хоботом этот, и всякий раз
Кларе все таблички на вольерах
важно вслух прочитывает Клаус.

А от клетки, где жирафов пара
гуляет мирно, метрах в пяти,
Клаус, конечно, маленькую Клару
ну никак не может увести.

Клаус поднял камешек с дороги,
размахнулся — и, прищурив глаз,
метко бросил длинному под ноги.
Клара сразу вскрикнула: «Ну Клаус!»

А ему понравилось дразниться:
бросил снова — хочет он понять,
почему жираф совсем не злится?
И хоть Клара просит перестать,

выбрал камень Клаус потяжелее,
но не видел, не услышал сам,
как две длинных из-за прутьев шеи
наклонились к двум его ушам.

Слева, справа — будто по команде,
ухватили, — тянут будто за канат.
С перепугу с головою в платье
спряталась Клара аж по самый бант.

Клаус кричит, как будто его на кол
посадили. Но как ни голосил,—
больше, мол, не буду! — как ни плакал,
тащат вверх его изо всех сил.

«Сторожей кличьте! Пусть несут ружья!!» —
Клара торопила. Но уже
от зубов жирафьих Клауса уши
стали вдвое больше слоновьих ушей.

Сторожа смеются, и в вольере
каждом лают, мяучат и ржут,
глядя на такое зрелище, звери.
А уши у Клауса все растут!

Но тут вдруг ружья грянули в воздух,
в страхе звери отпрянули враз,
и с жирафьего со вето роста
под ноги Кларе свалился Клаус.

Клара смотрит: стали словно флаги
Клауса уши,— теперь следить
должен он, бедняга, чтоб при каждом шаге
самому на них не наступить.



Клаус! Что скажут тебе мамка с папкой!
Станут уши мерзнуть в декабре.
Их не спрячешь от дождя под шапкой…
Мы же вот что скажем детворе:

 
достоверный этот случаи учит
и тех, кто взрослый, и малышей,
что животных беззащитных мучить
неполезно очень для ушей!

СПРАВКА ОБ АВТОРАХ И КОММЕНТАРИИ

1. Алоиз Градник


Алоиз Градник (1882—1967) — словенский поэт.
Переводчик китайской, итальянской, испанской лирики.
С русского языка Градником переведены на словенский, в частности, рассказы М. Горького.
Сонет из сборника «Арфа под ветром», 1954.

2. Георг Тракль


Георг Тракль (1887—1914) — австрийский поэт.*
Автор книг «Стихи», 1913, и «Себастьян во сне», 1915.

3. Ганс Кальтнекер


Ганс Кальтнекер (1895—1919) — австрийский поэт (уроженец Баната — ныне Румыния).
Сонет переведен по изданию «Поэзия и драмы», Берлин—Вена—Лейпциг, 1925.

4. Александр Лернет-Холения


Александр Лернет-Холения (1897—1976) — австрийский поэт. Драматург, критик.
Стихотворение по изданию 1956 г.

5. Рудольф Фельмайер


Рудольф Фельмайер (1897—1970) — австрийский поэт. Литературовед и издатель.
Стихотворение из сборника «Венский некролог», 1962.

6. Густав Крклец


Густав Крклец (1899—1977)— хорватский поэт.
Публицист, переводчик мировой, в том числе русской, поэзии. Первым (в 1924 г.) среди южных славянских поэтов перевел стихи Сергея Есенина.
Стихи из сборников «Дары для Безымянной», 1942, и «Темница времени», 1942.

7. Герман Гессе


Герман Гессе (1877—1962) — немецкий поэт.
Известный прозаик и публицист.
Стихотворение «Сон» — одно из стихотворений цикла, включенною в роман «Игра в бисер», 1942.

8. Рудольф Хенц


Рудольф Хенц (1897—1987) — австрийский поэт.
Прозаик, журналист, литературный критик и редактор.
В Клостернойбурге (Нижняя Австрия), будучи в период Второй мировой войны лишен нацистами возможности литературной работы, реставрировал витражи собора.
Стихотворение вошло в сборник «Слово во времени. Стихи двух десятилетий», Вена, 1945.

9. Вильгельм Сабо


Вильгельм Сабо (1901 —1986) — австрийский поэт. Был столяром, лесорубом. На протяжении многих
лет работал учителем в деревнях и местечках; директором сельской школы. Будучи уроженцем Южной Австрии, широко использовал в стихах региональный диалект немецкого языка. Как переводчик поэзии более всего известен книгой переводов из Сергея Есенина «Печаль полей», 1970.
Стихи переведены по изданиям 1954 и 1965 гг.

10. Теймураз Абуладзе


Теймураз Абуладзе — грузинский поэт.
Стихи написаны не позднее 1985 г. Мцхета — историческая резиденция грузинских царей вблизи Тбилиси, архитектурный ансамбль. Джвари — средневековый православный монастырь, также шедевр архитектуры.

11. Юрген Реннерт


Юрген Реннерт (р. 1940) — немецкий поэт.
Родился и долгое время жил в ГДР (Восточный Берлин).
Стихи из сборника «Депеши из Бранденбурга», 1979.
Бранденбург — маркграфство в составе Священной Римской империи германской нации (до 1815 г.), с центром в Берлине, — самая восточная, «пограничная» марка.
Генрих фон Клейст (Кляйст; 1777—1811) — великий немецкий драматург, прозаик. Романтик. Прусский офицер, участник войн с Наполеоном и немецкого национально-освободительного движения против французской оккупации.
Михаэль Колъхаас — легендарный средневековый народный герой, персонаж одноименной новеллы Г.-ф. Клейста.
Ванзее — озеро под Берлином, на котором Клейст покончил с собой вместе со своей возлюбленной и на берегу которого похоронен.

12. Слободан Маркович


Слободан Маркович (р. 1928) — сербский поэт.
Прозаик, ученый-филолог и переводчик (в том числе русской литературы).
Стихотворение из сборника «Полуночник в кепке», 1978.

13. Франц-Иозеф Чернин


Франц-Иозеф Чернин (р. 1960) — австрийский поэт.
Прозаик, литературный критик и эссеист. Стихи из циклов последних лет.

14. Сабине Грубер


Сабине Грубер (р. 1963) — современный австрийский поэт.
Прозаик, автор романа и нескольких эссе.
Из стихов последних лет.

15. Блаже Конеский


Блаже Конеский (р. 1921) — македонский поэт.
Прозаик, ученый-филолог и историк, академик Македонской Академии наук. Переводил на македонский язык произведения Шекспира, Пушкина, Гейне, других авторов мировой литературы.
Стихи из сборников «Из старого блокнота», 1941 — 1945; «Земля и любовь», 1948; «Стихи», 1953; «Вышивальщица», 1955; «Записи», 1974; «Новые циклы», 1979 — 1980; «Чешмы», 1984. Гоце Делчев (1872— 1903), ЛереТошев (1.865—1912), Далее Груев (1871 — 1906) — македонские национальные герои, революционеры начала века, участники Илинденского восстания 1903 г.

16. Урсула Крехель


Урсула Крехель (р. 1947) — немецкий поэт.
Прозаик, критик, драматург и театральный режиссер.
Стихи из сборников «В Майнц!», 1977; «Послушница огня», 1985; «Техника пробркдения», 1992; «Уязвима, как в лучшие времена», 1992.
Артюр Рембо (1854— 1891), длительное время, как известно, занимавшийся контрабандой, в том числе перечисленных в стихотворении предметов и продуктов, заболел в Адене (Аравия) гангреной ноги, вследствие которой вскоре и скончался.
По уверению автора, стихотворение построено на действительных предсмертных письмах поэта. Одон фон Хорват (1901 —1938) — австрийский поэт и мыслитель, трагически и нелепо погиб от удара упавшего во время сильного ветра дерева.

17. Герхард Рюм


Герхард Рюм (р. 1930) — австрийский поэт (с 1964 г. живет в ФРГ).
Композитор, художник, один из основателей в конце 50-х «Венской группы» — авангардного движения в общегерманском и европейском искусстве, радиосценарист и режиссер. Много экспериментировал в области синтеза искусств.
Тексты из сборника «послание к будущему, собрание фонотекстов», 1988, и других публикаций.

18. Хельмут Зайлер


Хельмут Зайлер (р. 1953) — немецкий поэт (родился и долгое время жил в Трансильвании, Румыния).
Стихи написаны не позднее 1988 г.

19. Фридрих Дюрренматт


Фридрих Дюрренматт (1921 —1990) — швейцарский** драматург, прозаик и публицист (о существовании в наследии Дюрренматта собственно лирических произведений переводчик информацией не обладает).
Зонги и куплеты представляют собой поэтические вставки в текст комедии 1958 г. «Франк V» (см. «Современная драматургия», 1996, и Фридрих/цорренматт.
Собрание сочинений т. 5. «Фолио», Харьков, 1997,— «прозаическая часть в переводе Владимира Колязина»).
Включить в данный сборник переводы зонгов показалось переводчику целесообразным вследствие, как кажется, крайней актуальности последних на сегодняшний день.
Эдуард Мёрике (1804 —1875) — немецкий поэт-романтик. Георг Тракль (1887—1914) — австрийский поэт (см. «Справку об авторах — 2»).
Генрих фон Кляйст (Клейст; 1777—1811) — немецкий прозаик и драматург (см. комментарий к стихотворению Юргена Реннерта, «Справка об авторах — 11»).
Допок — известный клан мировых миллиардеров.

20. Берт Папенфусс


Берт Папенфусс (р. 1953) — немецкий поэт.
До объединения Германии в 1990 г. жил в ГДР (Восточный Берлин). Один из основателей и постоянный автор берлинской газеты и издательства «Склавен», анархистского и автономистского направления.
 
Текст представляет собой поэтическое вступление к книге «Mors ex nihilo», 1996.
«Трабант» — самая распространенная марка легкового автомобиля, на протяжении долгих лет выпускавшаяся в ГДР, аналог нашего
«Запорожца», забавное детище социалистической индустрии (особенно на фоне автомобильной промышленности соседней ФРГ ). Карл Шпицвег (1808— 1885) — немецкий художник, автор полотна «Бедный поэт», сюжет которого обыгрывает Папенфусс.
Марцан - окраинный район в Восточном Берлине с характерной застройкой середины 70-х гг., сравнимый с московским Марьино или Митино.
Sex-pistols — полулярная панк-группа 70—80-х гг.
Михель (Майкл) Фаган — гравновешенный молодой человек, прокравшийся игом в покои представительницы королевского дома
Великобритании, в результате чего стал на несколько дней героем европейского скандала, раздутого желтой прессой.

MEGA — аббревиатура от «Маркса-Энгельса собрание сочинений».
Бургундское право, закон Аллеюв — первые правовые уложения бургундов и аллеюв, в числе прочих германских племен расселившихся в раннем средневековье в Центральной и Западной Европе на территории прежних римских провинций Гали и др.

21. Гюнтер Грасс


Гюнтер Грасс (р. 1927) — немецкий поэт,
озаик, публицист, драматург, сценарист, художник композитор.
Цикл из тринадцати сонетов «Ноябрьская страна», «Страна Ноябрь» («Novemberland») 1989 г. возник в связи с падением 9 ноября Берлинсой стены, а также ассоциируется с драматическими моментами немецкой истории (революционные события 1848 г. , Компьенское перемирие 11 ноября и Ноябрьская революция 1918 г., «Хрустальная ночь» — еврейские погромы 9 ноября 1838 г.). Драматизм истории как бы подтверждает собой мистические сроки годичного цикла: День поминовения усопших (у католиков второй день праздника Всех святых — 2 ноября) и Advent — предрождественское время (начинается с четвертого воскресенья до Рождества). Министр Блюм — один из министров в правительстве Г. Коля (министр социального обеспечения от ХДС). Фридрих Гельдерлин (1770—1843) — немецкий поэт, один из классиков немецкой литературы.
«Самиздат» и «госбезопасность» — как ни странно, не переводческое допущение, но полная калька с немецкого языка. Так сращенное сокращение «stasi» (в тексте немецкого оригинала) OT«Staatssicherheit» — в бывшей ГДР — дословно соответствует нашей «госбезопасности» от «государственной безопасности» (КГБ), что, должно быть, лишний раз свидетельствует о параллелях культурно-исторического развития двух стран.

 Атака польских улан (легкая кавалерия) на немецкие бронетанковые части была заранее обреченной попыткой поляков остановить немецкое наступление в 1939 г. и стала одной из легенд Второй мировой войны и европейской истории. Возможность двойного прочтения названия цикла («Страна Ноябрь» все-таки никак не является синонимичным сочетанию «Ноябрьская страна», что в смысловом плане было бы ближе немецкому варианту) дала Переводчику некоторое моральное право использовать его в качестве названия для всей данной книжки. Тем более что литературный представитель Грасса в России и СНГ Е. А. Кацева дала на это устное согласие, выразившись в частном разговоре в том смысле, что «да черт с вами! Называйте как хотите: Не станет же он (Грасс) в суд на вас подавать!» За что переводчик и выражает большую признательность и Гюнтеру Грассу, и Евгении Александровне Кацевой.

22. Эрих Кестнер


Эрих Кестнер (1899—1974) — немецкий поэт.
Прозаик, публицист, сценарист, критик, детский писатель.
Стихи и эпиграммы из сборников «Откровения мужчины», 1930; «Коротко и ясно», 1948; «Тринадцать месяцев», 1955.
Детские стихи Кестнера 20—30-х гг., в том числе и представленные из сборников «Артур с длинной рукой»,
1932, и «Взбесившийся телефон», 1932, не переводились в 30-е гг. на русский, но, без сомнения, были известны нашим выдающимся детским поэтам — Корнею Чуковскому, Даниилу Хармсу, Самуилу Маршаку и др., о чем свидетельствует ряд явных параллелей в их творчестве с этими и другими текстами Кестнера.